Большинство жертв сексуального насилия не признают сразу, что их изнасиловали – а часто не признают этого вообще. Частично это происходит из-за страха осуждения, но также таковой может быть рефлекторная реакция организма на травму.
Ей было 16, ему 40. Она убедила себя, что у них роман.
Но когда они были вместе, с ее телом и психикой происходили удивительные вещи. Иногда ей казалось, что она смотрит со стороны на свое тело, которое, увидев его, начинало дрожать.
Она никогда не чувствовала такого раньше, но она тоже никогда не была со старшим мужчиной. Наверное, так оно и бывает, подумала она. И отвергла эти мысли.
Марисе Корбель понадобилось более десяти лет, чтобы воспринять то, что с ней произошло, не как роман, а как насилие.
“Я брала на себя всю вину за это, по крайней мере, девять или десять лет”, – говорит она.
У нее за плечами – годы терапии, она стала матерью и работает юристом в организации в Орегоне, защищающей жертв сексуального насилия.
Однако даже сегодня Мариса иногда чувствует отделение от своего тела – так называемую телесную диссоциацию – которое она впервые испытала со своим нападающим. Она возвращается к этой травме, чтобы попытаться понять, что с ней произошло.
“Я хочу сексуальных переживаний, которые меня переполняют и заставляют меня отделяться от своего тела, – объясняет она. – У меня очень сложные отношения с диссоциацией, потому что я понимаю, что это маркер травмы. И я знаю, что когда я научилась это делать, это было не очень хорошо.
И она не единственная. Анализ 28 исследований женщин и девушек старше 14 лет, которые имели половые отношения без согласия из-за применения силы или угроз, показал, что 60% этих жертв не признавали, что их изнасиловали.
Истории, стоящие за этими высокими цифрами, иллюстрируют одну из ключевых причин, почему о сексуальном насилии часто не сообщают сразу: жертвам обычно нужно время, чтобы признать, что с ними произошло.
Осознание и определение нежелательного сексуального опыта, как правило, постепенно, а одним из признаков посттравматического стрессового расстройства является избегание напоминаний о травме. Данные свидетельствуют, что в Англии и Уэльсе 75% людей обращаются в центры помощи жертвам изнасилований спустя более года после насилия.
К тому же нет никакой связи между тем, как быстро человек сообщает о насилии, и тем, насколько правдивы эти обвинения. В то же время, ряд социальных и психологических факторов мешает тем, кто стал жертвой изнасилования, сразу это осознать и признать.
Ошибочные стереотипы
Одним из ключевых аспектов является то, что многие люди не уверены, что то, что с ними произошло, было “настоящим” изнасилованием. Юридические определения этого понятия отличаются в зависимости от страны, и это в частности отражает путаницу – и культурные изменения – в понимании того, что является изнасилованием.
Устойчивый стереотип “настоящего изнасилования” – незнакомец, насильственно проникающий в сопротивляющуюся женщину в общественном месте. Когда сексуальное насилие не соответствует этому нарративу, даже самым потерпевшим может быть трудно осознать, что они стали жертвами сексуального насилия. В конце концов мозг классифицирует наши переживания в соответствии с теми категориями, которым нас научили.
Но одна из величайших проблем этого стереотипа состоит в том, что это – миф. Изнасилование не просто может происходить, но обычно происходит при других обстоятельствах, чем в истории о незнакомце.
Исследование 2016 года, рассмотревшее все изнасилования, о которых сообщили в полицию Великобритании в течение двух лет, показало, что ни один из 400 инцидентов не соответствует стереотипу о “настоящем изнасиловании” незнакомцем с оружием, который силой проник в сопротивляющуюся женщине. , на улице ночью.
Обычно жертвы изнасилования не оказывают физического сопротивления, поскольку они без сознания, испуганы или физически парализованы. В исследовании 2017 года среди женщин, обратившихся в клинику экстренной помощи жертвам изнасилования в Стокгольме, 70% сообщили о значительной так называемой тонической недвижимости, или танатоз – временный и непроизвольный паралич, вызванный сильным страхом. Эти женщины не давали пассивного согласия – их тела биологически нормальным образом отреагировали на угрозу.
Диссоциация, которую Мариса Корбел впервые ощутила в подростковом возрасте, является еще одной неожиданной автоматической реакцией на угрозу.
Как говорит Зои Петерсон, клиническая психологиня, возглавляющая Инициативу по исследованию сексуального насилия в Институте Кинси при Университете Индианы, “так часто случается, когда люди переживают травматический опыт, от которого у них нет физической возможности убежать, – они как бы убегают психологически”.
Мозг может прибегнуть к диссоциации, чтобы помочь пострадавшему пережить этот момент. Но это также уменьшает вероятность того, что они будут противиться. И это, по иронии судьбы, делает такую ситуацию менее похожей на рассказы о “настоящем изнасиловании”, которые многие из нас слышали с детства – и, возможно, поэтому не сопротивляющиеся женщины “с меньшей вероятностью сочтут этот опыт изнасилованием”, говорит Петерсон.
Другой культурный стереотип заключается в том, что подвергаться сексуальному насилию могут только женщины и девушки. К сожалению, большинство мужчин, подвергшихся сексуальному насилию в детстве или изнасилованных во взрослом возрасте, не считают свой опыт насилием или изнасилованием.
В рамках исследования, проведенного Петерсоном с коллегами, 323 мужчины попросили заполнить онлайн-анкету об их сексуальном опыте. Только 24% изнасилованных во взрослом возрасте назвали это изнасилованием.
Мэтью Гейс (имя измененное по его просьбе) из Калифорнии знает по собственному опыту, как трудно употреблять это слово. Он знал, что отношения, которые были у него в 20 лет, были ненормальными. Но его девушка обычно применяла принуждение, а не физическое насилие, поэтому он не воспринимал это как изнасилование.
Мэтью вспоминает три конкретных случая, когда его бывшая девушка была под кайфом и угрожала ему.
“Однажды она избивала себя, пока мы не начинали заниматься сексом. В другой – у нее был нож и она угрожала резать себя, если мы не будем заниматься сексом”, – рассказал он.
“В третий раз угроза была направлена непосредственно на меня – она где-то раздобыла пистолет, достала его и сказала, что со мной что-нибудь случится, если я не займусь с ней сексом”, – вспоминает Мэтью.
Лишь через год после того, как отношения закончились, после разговора с другом, который был напуган, когда услышал его рассказ, Мэтью понял, что это была не просто манипуляция – это было изнасилование. В конце концов, его опыт не вписывался в общий нарратив об изнасиловании. В значительной степени – через его пол.
Но есть еще много других причин, почему жертвы не определяют пережитое насилие как изнасилование. Петерсон и ее коллега Шарлин Мюленгард провели исследование среди 77 студенток колледжа, подвергшихся влагалищному проникновению без согласия, и выявили различные причины, почему женщины не классифицировали свой опыт как изнасилование. Среди них были следующие:
- нападающий не отвечал их ожиданиям относительно насильника (“он был моим другом, и все его любили”);
- они переживали, что их поведение не соответствует “нормальному” поведению жертвы (“это была моя вина, что я так напилась”);
- не было физического насилия или сопротивления (“он меня не избивал”).
Стереотипные сценарии изнасилования могут чаще случаться во время конфликтов или стихийных бедствий – именно тогда учащаются сообщения об изнасиловании на улице вооруженными незнакомцами. Изнасилование – хорошо известное оружие войны. Когда общий порядок рушится, сексуальное насилие растет.
Это может также привести к еще большему сужению культурного определения изнасилования.
Ранит Мишори – медицинская экспертка-консультант организации “Врачи за права человека”, которая организует программу по сексуальному насилию в зонах конфликта. Одним из таких регионов является Демократическая Республика Конго (ДРК), где конфликт продолжается уже несколько десятилетий.
“Там мы видим то, что мы называем “нормализацией изнасилований””, – говорит она.
“В одном исследовании почти треть мужчин рассказали, что женщины хотят быть изнасилованными и могут даже получать удовольствие от этого. Те, кто пережил насилие, могут привязать такие рассказы к своей ситуации и просто считать такие приступы частью “нормальной жизни” или чем-то, с чем каждая женщина должна иметь дело, а не серьезным преступлением. Это распространенное явление во многих странах и культурах, где сексуальные права мужчин доминируют”, – объясняет Мишори.
Но независимо от контекста, Петерсон предостерегает, что “очень важно четко осознавать, что независимо от того, называет ли кто-то сексуальное насилие или изнасилование сексуальным насилием или изнасилованием, это не всегда влияет на то, является ли этот опыт травматичным или нет”.
Например, когда Мэтью Гейз осознал, что его изнасиловали, он был ошеломлен и опустошен. Он говорит, что рад, что перед этим сознанием прошло некоторое время.
“Мне очень помогло, что был этот промежуточный период, когда раны смогли зажить”, – говорит он.
Цена признания
Другим фактором, влияющим на осознание опыта насилия, является то, что жертвы иногда продолжают или даже начинают отношения со своими нападающими. Законы о “женитьбе на насильнике” имеют долгую историю.
Такие законы, которые защищают насильников от уголовного преследования, если они женятся на своих жертвах, до сих пор существуют в Алжире, на Филиппинах, в Таджикистане и других странах. Даже в местах, где нет таких законов, те, кто переживает.
ил насилие, рассказывают, что встречались со своими нападающими, пытаясь нейтрализовать травму или восстановить контроль после события, заставившего их чувствовать себя бессильными.
В этом есть логика психологической защиты. Реакции на травму могут различаться в зависимости от убеждений человека. Сексуальное насилие – это удар по убеждениям, например, о том, что некоторые мужчины (например, мужчина или друг) заслуживают доверия. Некоторые люди, подвергшиеся насилию, отказываются его признавать, чтобы защитить свои убеждения.
Подобно тому, как мозг может противодействовать любому другому травматическому шоку отрицанием, жертвам насилия может быть психологически легче верить, что то, что они пережили, на самом деле не было изнасилованием.
Как говорит представитель организации Rape Crisis England & Wales Кэти Рассел, “людям может быть очень трудно назвать, скажем, своего партнера, своего бывшего партнера, возможно, отца их детей, насильником. Трудно сделать это публично, но трудно сделать это даже самой себе” .
Петерсон видит в этом своеобразный когнитивный диссонанс между “идеей о том, что насильники – это безумные социопаты”, и более неудобной реальностью, что нападающие повсюду вокруг нас.
“Во многом, согласно исследованиям, мужчины, которые насилуют женщин, не отличаются от мужчин, не насилующих женщин”, – говорит она.
Она обнаружила, что женщины в ее исследовании не желали считать пережитое насилие изнасилованиями по нескольким причинам, в частности:
- Они не хотели называть мужчину насильником (“Сначала меня это огорчило, но мне нравился парень, поэтому я не хотела называть это изнасилованием”).
- Они не хотели считать подобных мужчин потенциальными насильниками (“Он похож на многих ребят, которых я знаю”).
- Само слово “изнасилование” пугает (“Я говорю людям, что мой первый опыт состоялся без моего согласия, он был вынужден. Мне кажется, что мне так легче”).
Те, кто пережил насилие, особенно девушки и женщины, часто прилагают много усилий, чтобы найти повод простить своих обидчиков. Они часто умаляют серьезность ситуации, называя изнасилование “недоразумением” или “плохим сексом”. И они делают это потому, что назвать изнасилование изнасилованием имеет свою цену – от сплетен и обвинений в их адрес до потери экономических возможностей, проблем в семье и остракизму.
Кроме того, существует стигматизация.
Хизер Литтлтон, профессор психологии в Университете Восточной Каролины, десятилетиями изучала феномен непризнанного изнасилования. В статье о малообеспеченных женщинах, соавторкой которой она была, говорится, что признающие его жертвы изнасилования испытывают большую стигматизацию.
Непризнание изнасилования может оградить от ощущения этой стигмы. На сознательном уровне пережившие насилие могут хотеть избежать страданий и тревоги, которые приходят с его признанием.
“У других жертв может быть мгновенная и, возможно, бессознательная реакция отказа от этого клейма”, – говорит Литтлтон.
Среди жертв изнасилования широко распространены стыд, смущение и даже самообвинение в ожидании такой реакции от общества. Этот стыд мешает лечению травмы. Программы предотвращения изнасилования могут даже увеличить вероятность того, что женщины будут обвинять себя, а не обидчиков. Еще один фактор, из-за которого жертвы чаще обвиняют себя – употребление алкоголя.
Когда я работала над этой статьей, я осознала, насколько хрестоматиен мой собственный опыт. Я обвиняла себя в том, что была под хмельком и под кайфом, когда в подростковом возрасте мой тогдашний бойфренд у себя в машине засунул свой пенис мне в рот. Я смеялась над тем, что на вечеринке меня ощупал друг, а дома – родственник. Я похожа на многих женщин и детей, для которых настолько нормализовали идею, что наши тела не принадлежат нам полностью, что такое поведение не воспринимается как нечто неприемлемое.
Поэтому для переживших насилие очень важно услышать: это не ваша вина.
Боль и стыд могут заставить вас чувствовать себя виноватыми – но вы не должны.
Спасибо!
Теперь редакторы в курсе.