Война перевернула жизнь всех и каждого в Украине, но некоторые должны осознать реальность того, что с ними происходит.
Киевская городская психиатрическая больница имени Павлова (в Киеве ее называют “Павловская” или “Павловка”) до войны лечила людей с тяжелыми психическими заболеваниями, преимущественно с шизофренией, но война заставила сменить профиль.
В июне прошлого года в “Павловке” открыли временное отделение для военных на 40 коек, но за шесть недель их количество выросло до 100. Лечение обычно длится три-четыре недели, затем солдаты возвращаются в свои части для осмотра медицинской комиссией.
Журналисты американского издания The New York Times побывали в больнице.
Вот что они увидели.
Внимание! Материал содержит описания, которые могут огорчить.
Солдатская палата – тихое место с высокими потолками, с шахматными досками и столом для пинг-понга. Напоминает дом отдыха, единственное отличие – на дверях нет ручек.
Младшему лейтенанту по имени Руслан постоянно снится одинаковый сон: он прыгает в окоп, но это не окоп, а могила. “Я бы лег в какую-то нору и спрятался”, – говорит он.
Другой солдат по возвращении из зоны боевых действий не может спать.
Они страдают от кошмаров и воспоминаний. И таких историй здесь много, пишет издание.
“Они погибли, а я – нет”
“Ребята говорят, что я разговариваю во сне и отстреливаюсь”, – рассказывает 53-летний Виктор, до войны работавший учителем.
“Мне снятся собратья. Будто мы сидим в окопе, и они спрашивают: “Витя, почему ты не стреляешь, видишь, они же приближаются?” А я паникую. Это очень, очень больно”.
“Я работал в школе, и некоторые бывшие ученики стали потом боевыми собратьями. Мы были вместе с первого дня войны, в одних окопах, на одних позициях, и они погибли, а я – нет”.
29-летний Станислав в мирной жизни был поваром. Через шесть месяцев на фронте он, по собственным словам, потерял вкус к жизни.
“У меня исчез аппетит. Сон тоже не очень. Мое психологическое состояние ухудшилось. Я стал беспокойным. Не могу сосредоточиться на чем-то одном: хватаюсь всего, а в голове нет порядка”.
Его сосед по палате 45-летний Руслан во время освобождения Херсона получил контузию.
“Мы могли по пять дней бодрствовать и не есть. Когда брали правый берег Херсона, многие мои ребята погибли. Они сгорели в БТРах — я видел все своими глазами. В меня попала граната, но не взорвалась. Ударилась о бронежилет и отлетела на 20 метров. Контузия”.
Жена Руслана умерла четыре года назад, детей у супругов не было.
“У меня есть тетя и двоюродные братья. Они звонят мне, беспокоятся, потому что я один”, – рассказывает он.
Солдаты жалуются, что их организмы дают сбой, отказываются “работать”.
Александр почувствовал это во время ротации. Когда возвращался с фронта, начал заикаться, руки дрожали, давление повышалось. Опасность была позади, а вот стресс остался.
Руслан, младший лейтенант, до российского вторжения был учителем рисования. Он не может избавиться от ощущения, что вот-вот произойдет что-то ужасное. В Бахмуте он командовал саперным подразделением и получил задание установить мины перед украинскими позициями прямо под обстрелами. Он справился, но теперь этот опыт с ним все время.
“Все ужасы Бахмута преследуют меня, – говорит он. – Это был ад. И я продолжаю жить в аду”.
Многие жалуются на чувство удаленности, даже в семье.
Валерий, который до войны был строителем, говорит: “Иногда жена разговаривает со мной, а потом спрашивает: “Ты слышал, что я сказала?”
Иногда он действительно не слышит. Его мысли на фронте, в те дни, когда сгорел его танковый экипаж. Весь. Он помнит их имена, их родные города, их должности, имена жен.
Валерий вспоминает, как обещал одному из ребят помочь починить крышу. “Наши кровати стояли рядом, а потом он ушел”, – вспоминает он.
Их тела не извлекли с места пожара, и этот его угнетает.
“Иногда я просыпаюсь ночью и не могу дышать, – говорит Валерий. – Нужно время, чтобы успокоиться. У меня на тумбочке лежит таблетка, которую нужно выпить немедленно”.
“Это реальность, в которой мы работаем”
Возможности Павловской больницы – ограничены. По словам директора Вячеслава Мишиева, больным могут предложить стандартное лечение – преимущественно медикаментозное.
Через три-четыре недели солдаты возвращаются в свои части для осмотра медицинской комиссией. По оценкам Мишиева, около 70 процентов из них вернутся в ряды ВСУ.
“Это реальность, в которой мы работаем – говорит он. – Или мы возвращаем их к вооруженным силам, или рекомендуем признать их непригодными к военной службе в связи с выраженными изменениями личности и психологическими травмами”.
Психотерапевта, как и тренажерного зала, в больнице нет.
Поэтому врач Антонина Андриенко, которая входит одну из солдатских палат, слушает их истории, иногда часами.
Она начинает с того, что расспрашивает о простых вещах, о боли в спине или желудке, оборачиваясь вокруг ужасных вещей, которые они видели.
Это то, что им нужно, говорит она: чтобы кто-нибудь их выслушал. Их жены и дети не могут этого сделать.
Когда они начинают говорить, бывает трудно остановить их.
“У одного солдата родители жили в серой зоне, – вспоминает она. – Они сидели на кухне, когда в их окно прилетела граната. Он пошел домой, чтобы собрать их остатки и взял две сумки. Одну для отца, другую для матери”.
“В такой ситуации никакие пилюли не помогут”, – объясняет Антонина.
Ее загруженность не позволяет ей возвращаться домой каждый день. По будням она спит на раскладушке в своем кабинете.
Перед выпиской врач фотографирует солдат. И вешает их фото на стену, чтобы не забыть живые в ее кабинете, погибшие в коридоре.
Отпечаток на целом поколении
Каждый военный конфликт калечит психику участвующих в них.
После войны во Вьетнаме стало ясно, что опыт военного времени может оставить отпечаток в целом поколении мужчин, создавая им проблемы на работе и в личной жизни.
Сегодня ученые считают, что последствия травмы могут доходить еще дальше, за пределы человеческой жизни, кодируя черты еще нерожденных детей.
Это беспокоит Олега Чабана, психиатра, консультирующего министерство обороны Украины. Он наблюдает за украинскими солдатами с 2014 года. Когда бойцы покидают зону боевых действий, у них появляются определенные симптомы: кошмары, отрицательные воспоминания, бессонница.
Чабан, профессор психологии Киевского национального медицинского университета имени Богомольца, беспокоится о том, как это проявится в ближайшие годы.
Эпидемиологи, изучающие детей, рожденных десятилетиями спустя после голодомора, обнаружили у них следы того, что пережили их родители.
Эти дети имеют более высокие показатели ожирения, шизофрении, диабета. У них более низкая продолжительность жизни.
“Меня это беспокоит, – говорит Чабан. – Потому что я хочу, чтобы мои внуки и правнуки жили в стране под названием Украина”.
Спасибо!
Теперь редакторы в курсе.