Чернобыльская катастрофа: воспоминания, подтвержденные архивами КГБ

Я не помню субботу 26 апреля 1986, когда произошла Чернобыльская катастрофа. Однако хорошо помню следующие дни тревоги, паники, эвакуации, для которой родители искали возможности две недели. 

После этого и до возвращения в Киев через полгода я превратилась в “чернобыльского ежа” в крымской школе.

Конечно, тогда речь не шла об осознании, что живешь в городе в 100 км от эпицентра одной из самых масштабных техногенных катастроф. Но, очевидно, что-то от “чернобыльского ежика” во мне осталось навсегда.

Впоследствии, как журналист, я стала свидетелем остановки ЧАЭС в декабре 2000 года, и находила разные поводы, чтобы найти ответы на появившиеся тогда вопросы в конце весны-летом 1986 года.

Я искала их и во время поездок на ЧАЭС, в Припять, с фольклорной экспедицией в Полесье, наблюдала, как Лина Костенко слушает стихи женщины, вернувшейся в свой дом в зоне отселения, – “Кто остался, тот плачет, а кто уехал” – рыдает”. Говорила с работниками станции, заступившими на смену 26 апреля 1986 года – через несколько часов после взрыва, с ликвидаторами, с врачами, с вдовами пожарных, пытавшихся потушить огонь на четвертом блоке ЧАЭС в первые часы после взрыва.

Среди них была и Людмила Игнатенко, с которой я говорила задолго до того, как она стала героиней нашумевшего сериала Netflix. Тогда она рассказывала, как ее муж распадался на куски буквально у нее в руках в московской клинике, как хоронили остатки пожарных под слоем бетона так же в Москве, и как Горбачев отказался прислушаться к мольбам разрешить перезахоронить их в Украине.

Но это были свидетельства людей, у каждого из которых была своя история, связанная с Чернобыльской катастрофой. А вот документов не хватало.

С первого дня аварии и долгое время львиная доля первичных данных о событиях на ЧАЭС была засекречена.

После того, как Украина обрела независимость, был принят закон, запрещающий засекречивать данные об экологических катастрофах, однако он мало способствовал открытию информации о Чернобыльской катастрофе.

В 2006 году, 20 лет спустя после Чернобыльской катастрофы, СБУ сняло гриф “секретно” с ряда документов, связанных с аварией. Однако полностью архивы КГБ-НКВД за 1917-1991 годы, в том числе и касающиеся ЧАЭС, открыли позже.

Это произошло благодаря закону о доступе к архивам репрессивных органов коммунистического тоталитарного режима 1917 – 1991 годов, который был принят в апреле 2015 года. Я точно знала, что там буду искать.

Я получила доступ к этим материалам 26 февраля 2016 года – ровно через 30 лет после того, как на XXVII съезде КПСС Михаил Горбачев объявил о политике “гласности”.

И сразу наткнулась на документ также 30-летней давности: докладную к 6-му Управлению КГБ УССР за 26 февраля 1986 года “о нарушении технологии строительных работ при сооружении 5 энергоблока Чернобыльской АЭС”.

Его запуск планировали к концу 1986 года, но этого так и не произошло.

Это докладное было далеко не первым сообщение о технических неурядицах на ЧАЭС. Документы из архива СБУ, которые мне удалось просмотреть, свидетельствуют, что подававшаяся авария и воспринимавшаяся как крупная внезапная беда на самом деле была вполне прогнозируемой.

Предполагаю, что поскольку станция была напрямую подчинена союзному министерству энергетики в Москве, наиболее интересные материалы по аварии должны храниться именно там. Но оставшаяся в Украине информация, к которой я имела доступ, поразила и позволила поставить точку в этой теме – для себя.

Город-сад с “антисанитарными условиями”

АЭС “близ села Копачи”, как говорится в первом докладном КГБ о ЧАЭС, начали строить в 1972 году.

После аварии его полностью снесли бульдозерами. Как рассказывала мне бывшая жительница Копачей, “это очень странное чувство, знать, что места, где ты родился и вырос, уже нет на земле”.

Я вспоминала ее слова и в 2014 году, когда Россия аннексировала Крым, где я родилась, и в феврале 2022, когда снова, как и в мае 1986 года, выезжала из Киева сельскими окольными путями.

О Припяти, где жили работники ЧАЭС, часто говорили как о “город-саде”, в котором образцово жили представители одной из самых романтичных профессий конца ХХ века – атомщики.

Собственно, также о нем отзывались и все его бывшие жители, с которыми мне пришлось общаться. Однако из докладных КГБ можно сделать вывод, что это не совсем так, и что быт одерживал верх над романтикой и в Припяти.

“В 1979-1980 годах поступило 136 индивидуальных и 3 коллективных письма и заявления с жалобами на плохие жилищные условия… Кроме того, коллективное письмо от имени 195 женщин написали в областной комитет профсоюзов, в котором высказывалась ходатайство о строительстве в городе Припяти нового детского сада”, – говорится в справке УКГБ УССР по г. Киеву и Киевской области от 26 августа 1980 года.

Там же говорится о том, как бытовые проблемы влияют на “сдачу” очередного блока к очередному празднику: “В связи с тем, что коллектив строительства АЭС обязался сдать третий блок станции ко дню открытия XXVI съезда КПСС, стали набирать дополнительное количество работников. Размещение их в общежитиях на уже занятых площадях привело к большому скоплению, а это, в свою очередь, обусловило антисанитарные условия”.

В целом, по данным КГБ (докладная за 16.10.1981), “за период эксплуатации 1977-1981 гг. на атомной электростанции произошло 29 аварийных остановок, из них 8 – по вине обслуживающего персонала, а остальные – по разным техническим причинам”.

Доклад КГБ о Чернобыльской катастрофе

Первое сообщение от УКГБ УССР по г. Киеву и Киевской области в КГБ СССР и КГБ УССР (именно в таком порядке подчинения) поступило от генерал-майора Быхова: “Во время аварии в помещении находились 17 работников смены. 9 из них госпитализированы, 4 работника в тяжелом состоянии, один в реанимации… Уровень радиации на территории станции 20-25 микрорентген в секунду (мкР/сек), в г. Припяти – 4-14 микрорентген в секунду В связи с аварией остановили 3 -й энергоблок (1 и 2 энергоблока работают нормально). Станцию оцепили”.

В сообщении КГБ УССР в КГБ СССР в тот же день говорится, что “по состоянию на 15.00 26 апреля этого года радиационная ситуация в районе аварии характеризуется уровнем радиации гамма-частиц в непосредственной близости к эпицентру (взрыву) до 1000 микрорентгенов в секунду. АЭС до 100, в отдельных районах Припяти от 2 до 4 микрорентген в секунду”.

Однако в информационном сообщении от КГБ УССР в ЦК КПУ за 28 апреля 1986 года информацию уже немного “отфильтровали”.

“26 апреля 1986 года в 01 час. 25 мин. в помещении 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС при подготовке его к плановому среднему ремонту произошел взрыв со следующим пожаром, который вскоре был ликвидирован. От взрыва рухнул шатер перекрытия реакторного и крыша машинного зала, загорелась крыша 3-го энергоблока, из-за чего последний аварийно остановили… К 06:00 того же дня пожар на крыше этого энергоблока также ликвидировали… Проводятся работы по локализации эпицентра аварии с использованием вертолетов. С этой же целью привлечены войска радиационной и химической защиты.

По состоянию на 8 часов утра 28 апреля радиационная ситуация характеризовалась уровнем радиации гамма-частиц: на 3-м и 4-м энергоблоках 1000-2600, на отдельных участках в пределах города – 30-160 микрорентгенов в секунду. Осуществляются меры по недопущению распространения панических и тенденциозной информации”.

На документе рядом с данными о радиации есть примечание от первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого: “Что это значит?”

Отвечая на вопрос товарища Щербицкого, можно было бы назвать только одну цифру: сейчас, по данным государственной службы по чрезвычайным ситуациям, радиационный фон в Киеве составляет 12 мкР/час. В советское время нормальный естественный радиационный фон составлял 8-12 мкР/час. Другими словами, уровень радиации превышал норму в сотни раз.

Пока генсека ЦК КПУ информировали о том, “что это значит”, привыкшие к “сарафанному радио” и “чтению между строк” эпохи позднего застоя люди пытались свести вместе слухи, услышанные в очередях, и исчезновение автобусов с городских маршрутов, а милиции – с улиц, повышенную активность “скорых”.

Моя семья получила первую информацию о том, что “что-то не так” от знакомого, работавшего в аэропорту Борисполь. Он позвонил спросить, что в Киеве известно о том, почему “партийные боссы куда массово вывозят своих детей самолетами”. Ответа мы не знали.

Уже через годы в стенограмме отчета специальной парламентской комиссии 11 декабря 1991 года, возглавляемой Владимиром Яворивским, я нашла если не ответ, то подтверждение правильности своих детских воспоминаний о тех днях: “Действительно ли верхушка уже в первые дни эвакуировала своих детей и близких? Однозначно комиссия?” ответить не может. Определенная информация у нас есть, но мы хотим избежать незадокументированных обвинений. Небольшой депутатской комиссии… расследовать этот вопрос очень тяжело. Нужна помощь следственных органов, а определенные факты мы предоставим”.

“В исключительно здоровой атмосфере”

В программе “Время” первое сообщение об аварии на ЧАЭС пошло в эфир только через несколько дней после того, как она произошла. Теме отвели 14 секунд 29 апреля 1986 года Щербицкий получил личную докладную от КГБ об “обеспечении государственной безопасности в период подготовки и проведения празднований, посвященных 1 мая – Дню международной солидарности трудящихся”. В ней говорилось о том, что “подготовка к празднованию 1 мая проходит “в исключительно здоровой политической обстановке в республике, в атмосфере высокой общественно-политической и трудовой активности трудящихся по выполнению исторических решений XXVII съезда КПСС”.

Исходя из докладных КГБ, важнейшее для власти на тот момент – не сохранить жизнь и здоровье граждан, а выяснить, не был ли взрыв на ЧАЭС диверсией, а также предотвратить распространение слухов: “Осуществляются оперативные мероприятия по выяснению возможного враждебного умысла и причин этого события, недопущение распространения панических и тенденциозной информации”.

Однако, когда нет открытой достоверной информации, то слухи остановить невозможно. Так же, как и стремление получить информацию.

30 апреля КГБ представил специальную докладную “Об обстановке среди иностранцев в связи с аварией на Чернобыльской АЭС”. Они тоже пытаются выяснить, куда делись автобусы из Киева.

“Отмечены настойчивые попытки со стороны сотрудников дипломатических и других представительств США, Франции и Канады в Москве, корреспондентов и других иностранцев получить информацию в связи с аварией на Чернобыльской АЭС. В частности, сотрудник французского посольства в телефонном разговоре со стажером в Киеве интересовался любой какой информацией о взрыве и “необычных передвижениях транспорта”.

Тем самым интересовались и в канадском посольстве у своей гражданки, которая изучала в Киеве русский, потому что “возможное прекращение движения автобусов может свидетельствовать о мобилизации транспорта для эвакуации населения”.

Более того, сотрудники американского посольства нагло звонили даже в государственные учреждения, в частности в областную эпидемиологическую станцию, интересовались уровнями радиации.

Мы знали, что в санэпидемстанцию обращаться не стоит. Да и озвученное накануне в программе “Время” короткое первое сообщение об аварии на ЧАЭС из четырех предложений на 14 секунд нам не помогло.

Гораздо больше можно было услышать у телефонов-автоматов, где те, кто не имел домашнего телефона, пытались выяснить у знакомых-близких, что происходит. Не удивительно, что открытки с “правдой” об аварии появились именно у телефонных автоматов: “30 апреля 1986 года около 06 часов. 30 мин. на дверях телефонов-автоматов, установленных на улицах Героев Сталинграда и Мате Залки (Сейчас Оболонский район, улицы переименованы), обнаружены 8 листовок с тенденциозными выдумками о последствиях аварии на Чернобыльской АЭС и в отношении руководителей Советского государства”. (Из сообщения КГБ УССР в ЦК КПУ за 30 апреля).

Между тем, как докладывали оперативники КГБ, работающие на ЧАЭС, на разрушенный реактор уже сбросили “свыше 1000 тонн смеси свинца, песка и бора”, а уровень радиации на 6 утра 1 мая составляет над эпицентром – 60-80 рентгенов в час. – 200 микрорентген в час, Чернобыль – 70 микрорентген в час.

В это время, перед Первомайском, направление ветра изменилось, и он начал дуть из Чернобыля на Киев, где, как сообщает КГБ, уровень радиации в сотни раз превышает норму.

“По данным республиканского управления по гидрометеорологическому контролю окружающей среды, перемещение воздушных масс из района аварии вызвало превышение естественного фона облучения в ряде областей на 20-2000 микрорентген в час (в г. Киеве в 7-00 1.05.1986 05 микро-1”, – говорится в справке 6-го управления КГБ УССР от 1 мая 1986 года. Это превышение нормы в 1000 раз.

В это время на Крещатике начиналась первомайская демонстрация.

Мне повезло: идти на демонстрацию не заставляли и мы с одноклассницей пошли гулять в Голосеевский парк. До сих пор помню тревожный звук раскачиваемых ветром сосен, и едва ли не первая в жизни головная боль такой силы, что, казалось, голова должна лопнуть.

Несмотря на то, что информация о уровнях радиации из-за взрыва на ЧАЭС уже была хорошо известна, отменять майские праздники в Киеве в 1986 году не стали.

Тем временем КГБ писало инструкции для “своих”: “Перед входом в места отдыха одежду и обувь необходимо почистить… Ношение головного убора обязательно… Категорически запрещенный отдых на траве, других открытых участках… Окна жилых и рабочих помещений должны быть закрыты для предотвращения сквозняков.При наличии ветра и пылеобразования ношение респиратора и других средств защиты органов дыхания является обязательным. Во время дождя рекомендуется прятаться в помещении или пользоваться полиэтиленовой накидкой”.

Всего мы этого не делали. Но после того, как празднование Первомая завершилось, о том, что меня нужно вывозить из Киева, начали думать и мои родители.

Но на работе отцу объяснили, что вывозить детей – это “разводить панику”, а вывозящие детей “могут положить партбилет на стол”. В большинстве случаев это означало и увольнение без перспектив найти другую работу.

В школе нам тоже рассказали, что “с корабля бегут только крысы”. На следующий день выяснилось: именно та учительница русского языка и литературы, которая об этом рассказывала, уехала из Киева.

Тем временем в Киеве приобрести или “достать” билеты на поезд было просто нереально.

На вокзале мой дедушка стал свидетелем того, как эвакуированные из Чернобыля просто загружали детей в поезда, отправлявшиеся в Москву или Ленинград, и прикрепляли на шею веревку с адресом и телефоном родителей (если он был). Тогда стало ясно, что уехать из Киева на поезде уже невозможно.

В изложении сотрудников КГБ это звучало так: “Наибольший рост количества пассажиров в Киеве отмечен 7-9 мая этого года. В период с 4 по 10 мая на железнодорожных, автомобильных, речных вокзалах и станциях, в аэропортах Киева во взаимодействии с органами милиции осуществлены дополнительные мероприятия по активизации поисково-розыскной работы в пассажиропотоке”.

Согласно справке КГБ УССР о беседе с ведущими учеными Института ядерных исследований АН УССР от 4 мая 1986 года, только тогда, через 9 дней после аварии, начали предлагать какие-то меры, позволяющие сохранить здоровье людей. В частности, “о порядке защиты продуктов питания от радиоактивного загрязнения и обеспечении ими населения Киева и региона”.

В стране, которая на тот момент около 30 лет готовилась к ядерной войне с капиталистами, “обнаружили большую непосвященность населения в вопросах действия радиации, а главное – в проведении профилактических мероприятий по защите от радиации. Показания – массовые случаи отравления йодистыми препаратами”. (Из сообщения 3-го отдела Первого Управления КГБ УССР).

Эти случаи “отравление йодистыми препаратами” живо обсуждались вечером на кухне, и каждый издавал несколько своих, услышанных в течение дня версий правильной йодной терапии.

Говорили также о “профилактике лучевой болезни красным вином” и повышенном спросе на консервы и воду в бутылках (из-за распространенного представления, что радиация не преодолеет жестяные банки и стекло).

О том, какой на самом деле должна быть йодная терапия, я узнала только через годы от эндокринолога, ежегодная встреча с которым стала необходимостью из-за болезни щитовидки.

Так завершились долгие первомайские праздники. Следующие три выходных подряд должны были быть с пятницы 9 мая – именно в это время родители запланировали эвакуировать нас из Киева к бабушке в Ялте. Чтобы отец успел вернуться в понедельник и на работе не заметили его отсутствие.

Однако главные автодороги из Киева придирчиво контролировались ГАИ, и выехать нам удалось лишь по боковым лесным тропам.

Уже когда мы из Ялты говорили по телефону с мамой, она рассказывала, что Киев активно “моют”, и что таким чистым город никогда не было. Этому были причины.

“Изучение ситуации на месте свидетельствует, что до ликвидации последствий будет постоянно сохраняться угроза разноса из зоны поражения радиоактивной пыли и заражения районов не только области, но и республики, особенно района г. Киева”, – говорится в специальном сообщении нач. ОГ КГБ УССР в г. Чернобыль председателю КГБ УССР от 11.05.1986.

В этом же сообщении рекомендовали “установить особое наблюдение за детьми”, которые, как считают специалисты, “наиболее чувствительны к радиоактивному йоду, который разносится из зоны поражения по всем направлениям”.

Официальное решение о завершении учебного года в Киеве было принято 15 мая.

После майских праздников в спецсообщении от 11 мая КГБ выражает обеспокоенность тем, что радиацию разносит и автотранспорт. Там рекомендуют очищать его в специальных санитарных пунктах.

Сразу после этого, уже 12 мая, другая справка 6-го Управления о ситуации с этими спецпунктами: “Персонал СОП не имел никаких индивидуальных средств защиты, и сам подвергся заражению. Кроме того, был укомплектован на 70% из семейных пожилых женщин, отказавшиеся выезжать в зону. Лица, которых срочно привлекли, не смогли управлять приборами и механизмами”.

И все же усиленной мойки транспорта в борьбе с радиацией было недостаточно, и “лучевые места” зафиксировали даже у министерства здравоохранения:

“В отдельных местах обнаружили участки с повышенной концентрацией радиоактивных веществ… Такой участок был перед зданием министерства здравоохранения УССР”. (Справка 6-го Управления КГБ УССР от 28 мая 1986 г.).

В таких условиях неудивительно, что, как говорится в докладном КГБ Щербицком от 16.05.86 КГБ, “под влиянием поднятой за границей антисоветской кампании вокруг аварии резко сократился заезд туристов из капиталистических стран в г. Киев (стало 120-150 человек ежедневно, а было 900-1000), кроме того, прервали занятия и уехали иностранцы-студенты, стажеры, иностранные специалисты”.

Там же о самом ужасном: “12 из 58 фирм Англии, Финляндии и других стран отказываются от участия в международной выставке “Свекловодство-86″ в г. Киеве (21-28 мая с.г.)”

В июне становится ясно, что нормальные уровни радиации еще долго не восстановятся.

“Исследования показали, что более 90% радиоактивности на почве, которая на данный момент дает главное внешнее облучение в верхнем сантиметровом слое. Согласно предварительным выводам специалистов, при отсутствии дальнейшего загрязнения суточная доза облучения уменьшится в 2 раза примерно через 50 суток после аварии, в 10 раз – примерно через 300 суток. По этим же расчетам, в течение ближайшего года естественный уровень гамма-фона в Киевской области, равный 8-12 мкР/час, нельзя достичь”. (Справка 6-го управления КГБ УССР от 27 июня 1986 года).

И только в июле КГБ признает: “надо систематически информировать население о мерах личной гигиены, увеличить количество лекций и статей по этой теме”.

В справке 6-го управления КГБ УССР от 15 июля 1986 г. также говорится, что “в период осеннего ноября неизбежен переход радионуклидов из биомассы (листья, трава) в аэрозольное состояние. В связи с этим опавшие листья нужно поддерживать во влажной не давать ему пересохнуть и немедленно вывозить на захоронение. Особенно опасен этот период тем, что в Киев начнут съезжаться дети”.

В октябре, когда должны были начаться осенние каникулы, я наконец-то вернулась из ялтинской школы, где меня называли “чернобыльским ежом”, в родную киевскую.

К тому времени КГБ уже подавали отчеты о радиационном фоне даже по районам – Жуляны, Гидропарк, проспект Науки, Святошино. На 16 октября он колебался от 45 до 70 мкР/час – это в 4,5-7 раз больше нормы.